На Птичьем рынке за
три рубля купил я себе клеста. Это был клест-сосновик, с перьями кирпичного и
клюквенного цвета, с клювом, скрещенным, как два кривых костяных ножа. Лапы у
него были белые – значит, сидел он в клетке давно. Таких птиц называют «сиделый».
– Сиделый, сиделый, – уверял меня продавец. – С весны сидит.
А сейчас была уже холодная осень. Над Птичьим рынком стелился морозный пар и пахло керосином. Это продавцы тропических рыбок обогревали аквариумы и банки керосиновыми лампами. Дома я поставил клетку на окно, чтобы клест мог поглядеть на улицу, на мокрые крыши сокольнических домов и серые стены мельничного комбината имени Цюрупы. Клест сидел в клетке торжественно и гордо, как командир на коне.
– Сиделый, сиделый, – уверял меня продавец. – С весны сидит.
А сейчас была уже холодная осень. Над Птичьим рынком стелился морозный пар и пахло керосином. Это продавцы тропических рыбок обогревали аквариумы и банки керосиновыми лампами. Дома я поставил клетку на окно, чтобы клест мог поглядеть на улицу, на мокрые крыши сокольнических домов и серые стены мельничного комбината имени Цюрупы. Клест сидел в клетке торжественно и гордо, как командир на коне.
Я бросил в клетку
семечко подсолнуха. Командир соскочил с жердочки, взмахнул клювом – семечко
разлетелось на две половинки. А командир снова взлетел на своего деревянного
коня, пришпорил и замер, глядя вдаль. Какой удивительный у него клюв –
крестообразный. Верхняя часть клюва загнута вниз, а нижняя вверх. Получается
что-то вроде буквы Х. Этой буквой Х клест лихо хватает подсолнух – трах! –
шелуха в стороны. Надо было придумать клесту имя. Мне хотелось, чтоб в имени
был отмечен и его командирский нрав, и крепкий клюв, и красный цвет оперения.
Нашлось только одно слово, в котором есть и клюв и красный цвет, - клюква.
Подходящее слово. Жаль только, нет в клюкве ничего командирского. Я долго
прикидывал так и этак и назвал клеста – Капитан Клюквин.
По ночам город продувает весна. Ветер
речной, ветер садовый, ветер каменный сталкиваются и, соединившись в могучем
напоре, несутся в пустых желобах улиц, разбивают в ночном звоне стекла
чердаков, вздымают бессильные сырые рукава белья, сохнущего между балок.
Ветры
бросаются на землю, взвиваются вновь и уносятся, мча запахи гранита и
пробуждающихся листьев в море, чтобы где-то на далеком корабле, среди волн,
под бегущей морской звездой, бессонный путешественник, пересекающий ночь,
поднял голову, вдохнул налетевший воздух и подумал: «Земля!»
А
ранним летом город начинает томить душу. Стоишь у окна и смотришь, как
тихо зажигаются фонари. А за городом так же тихо, никого не спросясь, уже
поднялись из земли все травы и, не думая о нас, шумят деревья.
Где-то
там пыльные белые дороги, крошечные фиалки у обочин, шелест летней тишины в
вершинах столетних берез. Где-то там стареет, заваливается набок наша дача.
Рассыхаются рамы, и ромбики цветных стекол падают, ослабев, на землю, на
ломкий сор отживших цветов, на сухую путаницу стеблей, падают с негромким
звоном, который никто не услышит.
Некому
выдернуть крапиву, смести сосновые иглы с ветхого крыльца, растворить скрипучие
некрашеные ставни.
180
слов.
Комментариев нет:
Отправить комментарий